Воспоминания о М. И. Чигорине

В этой статье вы познакомитесь с воспоминаниями о Михаиле Ивановиче Чигорине. О том, каким человеком был Михаил Чигорин в кругу семьи и коллег, о масштабе его личности.

Дочка Михаила Ивановича - Ольга Михайловна Кусакова (по мужу), в опубликованным эмигрантском издании «Новое русское слово» (№ 16290 от 2 февраля 1958 года) поделилась своими воспоминаниями об отце.

«Болезнью фантазирования он не страдал. Излагал только правдивые факты и от окружающих требовал точных и лаконичных ответов. Мне всегда говорил: «Cначала подумай и тогда коротко отвечай». Я знала, что отцу надо говорить продуманно, ясно, точно и только правду. В моих воспоминаниях он так и сохранился навсегда, как овеянный этой правдой.

…Отец вел громадную переписку по шахматным делам в России и с заграницей. Мы видели его днями склоненным над письменным столом и отвечающим на кипу полученной корреспонденции, а ночью за шахматным столом, приставленном к кровати. Он жил только шахматами и для шахмат. В квартире у нас всегда была полная тишина. От падения какого-либо предмета он вздрагивал, вскакивал и направлялся порывисто к месту происшествия, но не дойдя, быстро возвращался назад и успокаивался.

…Отца своего я только и представляю или склоненным над шахматной доской или письменным столом, или расхаживающим размеренным шагом по комнатам с ритмичным покачиванием головой, с сосредоточенным, как бы отсутствующим взглядом, ничего вокруг себя не замечающим.

Шахматные комбинации часто приходили ему в голову внезапно. В таких случаях он мог оставить своих гостей за обеденным столом и удалиться в кабинет, чтобы там на шахматной доске зафиксировать новые положения фигур. Перед гостями приходилось извиняться, но так как у нас в большинстве случаев бывали шахматисты – почитатели отца, то все это принималось благодушно и не ставилось ему в вину.

…В кабинете отца два письменных стола, на которых груды бумаг: писем, вырезок из газет (шахматный отдел). В стеклянном шкафу много книг по шахматной литературе. У изголовья кровати небольшой столик красного дерева с инкрустированными инициалами «М.Ч.». Почтальон прислуге говорил: «Какой-то ваш барин чудной, чего ему так много пишут?» Как-то был случай – принесли письмо с адресом на конверте: «Россия – Чигорину» - и адрес оказался достаточным.

…Будучи человеком очень нервным, отец не переносил никаких запахов и особенно запаха сигар, а такие серьезные партнеры как Ласкер, Стейниц и другие, не выпуская во все время игры сигар изо рта, обдавали его нестерпимым для него сигарным дымом. Он нервничал и делал промахи. Кто-то писал: «получалось впечатление, что Чигорин как будто поленился «овладеть короной». Он не поленился, но при его нервозности сигарный дым просто мешал ему сосредоточиться должным образом при обдумывании комбинаций.

Болезненно - впечатлительный, он за шахматами «горел», а в окружающей жизни искал тишины. Ради этой тишины мы на два года переехали в Гатчину, где он хотел закончить какой-то свой шахматный труд, но жить без Петербурга, без шахматного общества и собрания он больше двух лет не смог, и мы снова вернулись в его родной, любимый Петербург. Изъездив много стран, побывав два раза в Америке, он всегда с удовольствием возвращался, утверждая, что нет города лучше Петербурга.

По внутреннему своему складу Чигорин был человек доброй души, кристаллической честности, но тяжелого характера. Отличительной чертой его натуры была его анекдотическая рассеянность: он часто, бывало, обратившись к собеседнику, неожиданно произносил названия нескольких шахматных ходов, чем приводил собеседника в недоумение, нередко искал пропавшую фигуру, которая оказывалась зажатой в его руке.

Мне поручалось с ранних лет следить за ним: не забыл ли он надеть галстук, не захватил ли вместо своей чужую шляпу и не взял ли во время проливного дождя вместо зонтика палку. Он часто пытался надеть на себя зараз по две накрахмаленные рубашки и, не будучи в состоянии застегнуть сразу два крахмальных воротничка, метал громы и молнии по адресу прачек. Надеть же два жилета – было для него обычным явлением. Уходя из дому с зонтиком, он редко возвращался с ним, где-то терял, но затем за короткое время приносил пять штук и все ставил аккуратно в положенный угол. Фактов его рассеянности неисчислимое множество.

Шахматная работа его сильно утомляла, но без нее он существовать не мог. Утомляли его и разъезды по за границам на шахматные турниры. Но если между турнирами получались слишком большие интервалы, он начинал скучать. Помню, как-то в период нашей жизни в Гатчине, он возвратился с вокзала из Петербурга в сопровождении какой-то собачки, а дома его ждало приглашение на турнир, Чигорин так оживился, что собачку приказал оставить и дал ей имя «Весточка». Из шахматистов, которые посещали нас, я помню Стейница, Шифферса, генерала Кованько, князя Кантакузена и др.

В 1907 году дядя умер, а через год отец приехал нас навестить уже совершенно больной. Он только что был выписан из больницы, видимо, как безнадежный больной (сахарная болезнь). Приехал он в сочельник, слег и больше уже не вставал. Мы с матерью поочередно дежурили у его кровати. Он, не переставая, или передвигал фигуры своих дорожных шахмат, или галлюцинировал.

Как-то ночью он подозвал меня и, указывая на свои дорожные шахматы, сказал: «сожги немедленно эти шахматы». Я была поражена – «как, его любимые шахматы, с которыми он никогда не расставался – и вдруг сжечь!» Выполнение этого желания могло быть осуществлено только утром, когда затопят печи. Он впал в забытье, бредил и говорил с кем-то невидимым только о шахматах.

Наутро мы с мамой решили, что отец еще может быть поправится, и тогда он нас упрекнет за выполнение его бредовой фантазии. Решили сжечь сначала шахматную доску, фигуры же пока хранить. Утром он первым делом спросил, исполнила ли я его просьбу. Я покривила душой и ответила тихо: «Да», это была ложь во спасение…».

А вот, что вспоминал о Михаиле Чигорине Николай Петрович Целиков – российский и советский шахматист.

«В конце 90-х годов прошлого века и в начале XX века я неоднократно играл в сеансах, которые давал Чигорин. Принять участие в таком сеансе было делом несложным, так как шахматы не пользовались еще особой популярностью. Интересно вспомнить, что за участие в сеансе необходимо было внести взнос два рубля. Выигравший у сеансера получал четыре рубля, за ничью — обратно свой взнос. Большим успехом такие соревнования пользовались у студенчества. Особенно памятен мне приезд М. И. Чигорина в Москву в 1907 году, когда проводился матч-турнир четырех: Чигорин — Дуз-Хотимирский — Блюменфельд — Гончаров. Это было незадолго до смерти замечательного русского шахматиста. Болезнь брала свое. Михаил Иванович похудел, стал более раздражителен, что, правда, не помешало ему всё же завоевать первый приз.

Во время турнира некоторые партии анализировались членами нашего кружка вместе с Чигориным. Он делился с нами своим богатым опытом, принимал активное участие в разборе различных вариантов, возникающих на доске. Конечно, каждый из нас спешил высказать свое мнение, предложить свое продолжение, зачастую непродуманное до конца. Чигорин упрекал нас в торопливости и вспоминал, что живость темперамента в молодости была иногда причиной его неудачных ходов.

— В особенно острых положениях,— говорил он,— я всегда старался держать руки в карманах, чтобы не сделать поспешного хода.

При разборе партий нас поражало богатство творческой мысли Чигорина, его смелое новаторство в проведении дебютных вариантов. И уже после смерти Чигорина, часами просиживая над разбором его партий и шахматных новинок, мы часто вспоминали то время, когда наш великий соотечественник был гостем Московского шахматного кружка».

Еще одно воспоминание о Михаиле Ивановиче от шахматиста Сергея Шарова.

«…Мне хочется рассказать о том, кем был М. И. Чигорин для нас, его современников. Имя Чигорина было широко известно по всей России. Когда появлялся где-нибудь молодой, многообещающий талант, говорили – «новый Чигорин». Когда в каком-нибудь городе один шахматист резко выделялся по силе среди других, местные любители шахмат говорили: «Это – наш Чигорин». Когда ребятишки садились играть в шахматы, взрослые говорили им: «Ну, вы, Чигорины!»

За успехами М. И. Чигорина, особенно, когда он играл с иностранными шахматистами, следили, можно сказать, все русские люди, радуясь победам и огорчаясь неудачами. Широкая публика торжествовала по поводу побед Чигорина в «битве великанов» в Гэстингсском турнире, сожалела, что он недобрал пол-очка до первого приза, и утешалась тем, что победителем по существу вышел Михаил Иванович, «побивший» и первого призера Пильсбери, и Ласкера, и Тарраша.

…Широкая публика видела в Чигорине человека, высоко державшего знамя русской шахматной культуры перед всем миром. А в наших глазах, глазах шахматистов, он был представителем русского по духу шахматного искусства.

Родословная чигоринского искусства идет из тех народных глубин, из которых вышло искусство Пушкина, Глинки, Репина. Это – широта кругозора, не давшего связать себя догматикой и схоластикой, это – сила творческого воображения, это – глубина мысли, это – яркая форма выражения.

…Он был и шахматным чемпионом России, и шахматным энтузиастом, и шахматным литератором. Для издания журнала и поездок за границу на турниры нужны были деньги. Сам Чигорин был бедным тружеником, а выпрашивать деньги у богачей он не привык… Наши мастера, выросшие в советских условиях, едва ли могут себе представить, как трудно было М. И. Чигорину бороться за развитие шахматного искусства в России.»

О Чигорине М. И. очень много воспоминаний, даже написана книга.

Василий Николаевич Панов - шахматный мастер, на многих языках мира выходили его книги, и тираж их достиг полутора миллионов экземпляров. Писал он и об Алехине, и о Капабланке, сотни турниров - больших и малых, а также о людях, которых В. Панов знал и любил больше всего. В документальной повести "Рыцарь бедный" автор рассказывает о жизни великого русского шахматиста, основателя отечественной шахматной школы Чигорина. В книге дана широкая картина русского и международного шахматного спорта, его традиции и обычаи, нарисованы портреты многих шахматистов - соперников Чигорина во главе с первым чемпионом мира Стейницем.